“Мужчины не должны носить макияж!”
Это внезапная фраза от моей тёти во время трапезы после служения в церкви словно выбила почву у меня из-под ног.
Только что наша обеденная комната была полна смеха, голоса наши были слышны во всем доме. Я сидел напротив своей сестры, показывая ей прыщ, который выскочил у меня на лбу. Прыщи редко выскакивают, так что я решил, что это от остатков косметики, которую я использовал на неделе. Я редко наношу макияж, но недавно я понял, что мне нравится делать макияж на всякие вечеринки.
Я смотрел на сестру и не был уверен, как продолжить разговор, перед тем как повернуться к своей тёте. Моё сердце сильно билось, пока я пытался объяснить, что некоторые мужчины носят макияж и это нормально.
“Макияж привязан к гендерным ролям, а гендерные роли – это социальный конструкт. То, как мы одеваемся и выражаем себя, меняется со временем в зависимости от культуры и контекста”, – промямлил я, но бесполезно. Это было не про макияж. Это было о моей сексуальности.
Я был открыт семье с подросткового возраста и стал более часто говорить о своей сексуальности в колледже. Это не было секретом, хоть я никогда не говорил никому прямо, что я бисексуал, кроме моих ближайших родственников. Остальные родственники услышали об этом через сарафанное радио. Мне такое было нормально. Но я никогда особо не обсуждал свою сексуальность с ними. Макияж не имеет ничего общего с моей сексуальностью, но это было вне социальных норм, так что мы часто спорили об этом.
Моя тётя продолжила мне говорить, что мужчины не должны носить макияж. Я поздно осознал, что начал кричать на неё, чтобы прекратить разговор, а она продолжала кричать, что мужчины не должны носить макияж.
Я повернулся к родителям и просто сказал: «Нам пора уходить». Родители, сестра и я оставили недоеденные тарелки с едой на столе и ушли. Я не осознал, что плачу, пока мы не добрались до машины. Моё тело тряслось, когда я пытался перевести дыхание. По дороге домой меня так тошнило, что я попросил родителей остановиться, чтобы меня вырвало на обочину. Несмотря на годы жизни с хроническим психическим заболеванием, это никогда не было легко — приступы тревоги вызывают бунт всего тела.
Я пришёл домой и обнаружил кучу сообщений от тёти, которая не могла оставить меня в покое. Она всё ещё пыталась доказать мне, что мужчины не должны носить макияж. В попытке доказать, что её мнение – факт, она сказала, что у неё есть друг гей, поддерживающий её мнение. Я удалил её сообщения, заблокировал её, и мы около года не контактировали.
Последние месяцы жизни моей бабушки наступили сразу после того, как я окончил колледж весной 2015 года. Она мочилась кровью три дня подряд, пока мы не убедили её лечь в больницу. Когда мы её уговорили, то поняли, что надо было сделать это на несколько месяцев раньше. Диагноз – рак третьей стадии, и требовалась срочная операция. Нашей семье посоветовали действовать быстро и бороться – у бабушки был шанс.
К тому моменту я не видел мою тётю и не разговаривал с ней уже девять месяцев. Сердце колотилось, когда я шёл по коридору больницы навстречу ей, но наша встреча прошла спокойно — у нас были более важные заботы, чем наш спор про макияж. Я поздоровался и вошёл в палату, где лежала моя бабушка.
Когда моя бабушка была в больнице, наша семья друг с другом контактировала. У нас был групповой чат, где мы обсуждали, кто повезёт ей еду, что говорят доктора.
Коммуникации с тётей было не избежать. Нам нужно было работать вместе, чтобы спасти бабушку. Несмотря на наши попытки, рак всё-таки унес её жизнь чуть менее чем через год. После похорон я снова начал держать дистанцию от тёти.
Прошло уже два года. Иногда я получаю сообщения от тёти: “Я думаю о тебе!” Иногда она посылает мне фото моих кузенов. Иногда я отвечаю, иногда нет. Тон её сообщений такой, будто бы между нами всё нормально, но это не так.
Я верю в восстановительное правосудие. Чтобы исправить прошлые обиды, необходимо признание, раскаяние и возмещение ущерба, а затем примирение. Я понимаю это логически, но на практике это не всегда просто.
Мы с моей тётей никогда не говорили о том, что произошло три года назад за тем обеденным столом, и, судя по её сообщениям, она хочет двигаться дальше, не затрагивая эту ситуацию. Но я не могу двигаться вперёд без разрешения ситуации — я даже не уверен, что у меня есть всё необходимое, чтобы довести это до какого-то разрешения.
Для многих квир-людей вычёркивание членов семьи из их жизни — безрадостная реальность. Мне повезло с родителями, которые, несмотря на свои относительно консервативные христианские убеждения, любили меня с того самого дня, как я открылся. Не всем квир-людям так везёт, поэтому наше сообщество уделяет особое внимание выбранной семье: квир-людям и союзникам, которые любят и принимают нас без всяких оговорок, как и положено кровным родственникам.
У меня есть прекрасное квир-сообщество, чьи истории похожи на мою в том, что касается борьбы, с которой мы сталкиваемся, существуя на задворках общества. Я также глубоко люблю свою кровную семью, большинство членов которой никогда не отвергали меня за то, что я такой, какой есть. Но для тех, кто причинил мне вред, путь назад в мою жизнь полон препятствий, и я не уверен, что у меня хватит сил их преодолеть.
Взаимодействие с теми, кто причиняет вам боль, требует большого эмоционального труда. Мой выбор — оборвать общение с моей тётей после нашей конфронтации — был сделан для того, чтобы защитить себя и своё психическое здоровье. Установить эти границы непросто, и решение поставить себя на первое место кажется болезненным во время праздников или событий, которые объединяют семью. Я скучаю по родственникам, которых мне пришлось держать на расстоянии из-за их близости к моей тёте. Я даже скучаю по своей тёте, которую я по-прежнему люблю, несмотря на то, что она причинила мне боль.
Существует большая вероятность того, что она снова причинит мне боль. Решение о возобновлении отношений с ней требует от меня взвешивания всех возможных рисков и результатов. Это решение могу принять только я, и, что бы я ни решил, я буду продолжать ставить себя и своё психическое здоровье на первое место.
Текст: Eliel Cruz
Перевод: Астро
